Миша Белый. Не возвращайтесь

Не каждый знает, каким кайфом может быть осознание того, что больше не имеешь отношения к тому, к чему когда-то имел. Я – знаю.

Медкомиссия на водительские права. Всякие там окулисты и ухо-горло-носы проходятся без проблем. У невропатолога, помимо обычных «жалобы есть?» — «нет» — короткий диалог:

— А вы вроде у нарколога на учёте стояли?
— Да, снят.

Больше никаких вопросов. Невропатологу это по барабану.

Стандартные врачи пройдены. Два самых ответственных для меня – нарколог и психиатр – находятся в других местах, не в этой поликлинике. В обоих местах меня сняли с учёта, в обоих местах обещали, что теперь поставят печать хоть на права, хоть на оружие. Но теоретическое обещание – это одно. А вот поставят ли в реальности…

У нарколога принимают мои документы в окошечке регистратуры. Раньше я в него и не заглядывал, проходил прямо к врачу. Я знаю, где тут врач, знаю, где ставят капельницы. Меня отсюда увозили в стационар на скорой в сопровождении ментов. Да много чего здесь было. Сейчас в окошечке какая-то незнакомая девушка. Равнодушно поднимает на меня глаза, опускает снова в бумаги. Она меня даже не знает. И вот протягивает мне бумажку с заветной печатью.

Всё. Теперь я точно не стою на учёте у нарколога. У меня больше нет сомнительных привилегий этого учёта, типа бесплатной капельницы (которую хрен допросишься) и запрета ментам забирать в вытрезвитель (на который они клали с прибором). Мне это совершенно не нужно и не интересно уже несколько лет. Меня даже девочка в окошке не знает.

Теперь последнее, самое сложное препятствие – психиатр. Наркологический учёт – штука простая и понятная: три года трезвый, отмечаешься по графику – снят с учёта. Знал мужика, который не пил 11 лет, а отмечаться не ходил. Когда где-то понадобилась печать – оказалось, что он так и стоит на учёте. Но я-то отмечался. И теперь я свободен. А вот учёт у психиатра – вещь весьма расплывчатая. Есть диспансерный учёт, с ним более-менее понятно: обязан являться в назначенное время, отмечаться, отвечать на вопросы врача. Не явился хоть раз – поехал обратно в стационар. А есть учёт консультативный, с этим всё очень мутно. Посещать врача не требуется, хоть вообще к нему не ходи. На вопрос «когда меня снимут с учёта?» — отвечает «вы уже сняты», имея в виду диспансерный учёт. Но устройство на работу в организацию чуть более серьёзную, чем какое-нибудь «ООО Стройзабор» тебе закрыто. Не говоря уж о правах и оружии.

Но мне психиатр с какого-то момента вдруг начал назначать сроки, в которые надо явиться – сначала раз в месяц, потом раз в три месяца. Но не точно день в день, как при диспансерном учёте, а примерно. В последний раз сказал, что больше приходить не нужно. На вопрос, поставит ли он мне печать на права, ответил утвердительно. Но, может, просто хотел отделаться, думая, что учиться на права я всё равно не пойду.

И вот я снова у психиатра. В очереди около полутора десятков человек, некоторые с родственниками. По лицам этих особенно заметно, что наблюдаются здесь не просто так. Опытным взглядом выделяю пару наркоманов и одного своего коллегу, алкоголика.

— На комиссию есть кто?

На комиссию идут без очереди.

— Я – откликается один мужик – Она сказала, позовёт.

Кабинет психиатра состоит из «предбанника», в котором сидит медсестра, и собственно кабинета врача. Кабинет врача несколько специфический: помещение большое, стол врача в одном конце, а скамейка для пациентов – в другом, далеко от врача. Я много раз сидел на этой скамейке. Однажды оттуда меня увёз ОМОН в наручниках, прямо в дурку. Врач не хотел давать мне направление в стационар, отправляя в наркологию, а туда меня брать отказывались после того, как в последний раз напоил всё отделение. Пришлось срочно изображать буйство. Сработало даже лучше, чем я ожидал: вместе со скорой приехал наряд не милиции, а камуфляжных ребят с фигурами Шварценеггера. В общем, воспоминаний не меньше, чем в наркологии.

— Кто на комиссию, заходите!

Медсестра ставит печать мужику, который вошёл со мной. Потом удивлённо вскидывает на меня глаза:

— Погодите, а вы же…

— Да. Врач сказал, что препятствий для получения прав у меня не будет.

— Подождите минутку.

Она уходит в кабинет врача. Вскоре выходит оттуда:

— Подождите в коридоре, мы вас позовём.

Сижу. Как ни странно, не нервничаю. Как-то просто залипаю в одну точку. Будь что будет.

Выходит пациент, другой направляется было к двери. Но медсестра останавливает его:

— Подождите пока. Заходите вы.
Это мне.

Захожу, сажусь на далёкую от врача кушетку. Психиатр у нас флегматичный и крайне невозмутимый. Почти как робот, только сонный какой-то для робота.

— Присаживайтесь. Как дела? Что нового в жизни?

— Всё по-старому, всё хорошо.

— Жалобы есть?

— Нет.

— Где сейчас работаете?

Я встаю с кушетки, подхожу к врачу, протягиваю визитку:

— Теперь здесь.

Нелегко вызвать на его лице удивление. Но мне это удалось.

— Что, это ваша фирма?

— Ага. После возвращения сменил несколько рабочих мест, потом понял, что лучшее рабочее место – это то, которое сам для себя создал.

— Удивительно – несмотря на выбранное слово, тон врача снова меняется на сонно-равнодушный – Первый такой случай из всех, кто наблюдался. Первое такое качественное выздоровление на моей практике.

— Вы же сами говорили, что у меня чистый алкоголизм. Ушёл алкоголь – ушли все проблемы.

— Ну да, ну да… — кивает он, листая мою историю болезни.

Я долго и терпеливо сижу под шелест страниц. Наконец он закрывает бумаги и снова говорит:

— Поразительно.

— Вы поставите мне печать на права?

— Да, конечно. Сейчас медсестра поставит. Идите.

— А на оружие, если вдруг захочу получить?

— Да без проблем. Я визитку вашу оставлю у себя?

— Конечно, для того и дал.

— Ну идите, медсестра всё поставит.

Я направляюсь к выходу. И вдруг на пороге он окликает меня, совершенно неожиданно – по имени:

— Михаил!

Я оборачиваюсь в дверях.

— Не возвращайся.

— Не вернусь – обещаю я.

Получаю печать и иду по улице с ощущением, что с меня только что сняли тяжеленные кандалы.

Откуда было знать инструктору в автошколе, что рядом с ним за рулём сидит человек, которого даже в заднее отделение милицейского уазика боялись сажать без наручников? Которому даже швейную иголку не доверяли в стационарах, который прятал в палате заточку из ложки, чтобы было чем колбасу из передачи порезать? Да и зачем ему это знать? Как и незачем знать никому, что я чувствую, когда беру в руки пластиковый прямоугольничек водительских прав. Со своей фотографией.

Проезжая мимо наркологических и психиатрических стационаров, люди обычно и не знают, что за забор у них сбоку от дороги. А я знаю всю географию этих заведений. И, проезжая мимо, почему-то думаю не о сотнях тех, кто сейчас по ту сторону забора. И не о тысячах тех, кто сюда уже не попадёт, потому что давно упокоился под дешёвым синим памятником на ближайшем кладбище. Я думаю о других – о единицах, о таких же, как я, которые больше сюда не вернутся.

Их очень мало. Их настолько мало, что тех, кого я знаю, можно пересчитать по пальцам одной руки. Но я знаю, что где-то они есть ещё. И, наверно, по миру в целом их наберётся внушительное количество. И, глядя на проплывающий мимо меня мрачный серый забор, я мысленно желаю им всем:

— Не возвращайтесь.

Миша Белый. История алкоголика (часть 3,4)

Часть 3.
Сижу в наркологии, жду своей очереди. Рядом со мной какой-то пьяный мужик рассказывает мне, что пришёл сниматься с учёта. Мне смешно. Говорит, что не был здесь 11 лет, должны были давно снять. Ну-ну.

— А ты отмечался?

— Нет, нахрен надо. Да они уж, наверно, забыли про меня давно.

— Флаг в руки. Сейчас и напомнишь.

— Что, думаешь, не снимут?

— Мне-то что думать. Сейчас сам всё увидишь.

Мужик заходит в кабинет врача, следующий – я. Остаюсь один на скамейке, сижу, от нечего делать переписываюсь СМСками с одним собутыльником. Он никогда не имел таких проблем, как я, запои у него бывают раз в полгода, и не дольше недели. А больше в этом городе я пока ни с кем не контактирую. Старые знакомые растерялись, а новые пока не завелись. Надо будет сейчас, как выйду от врача, пройтись по городу, зайти к некоторым из них. Алкоголем меня с толку уже не собьёшь, так, посмотреть на тех, кто мне не безразличен. А может, кто-нибудь из них тоже завязал?

Пьяный мужик выходит, ругается, что его не сняли с учёта. Говорит, что это я накаркал. Я смеюсь.

Врач говорит, что в курсе моего двухгодичного пребывания в реабилитации. Ну да, отделение-то государственное. Два года трезвости мне засчитываются, значит, остался ещё год. И меня снимут с учёта. Правда, мне это ничего не даст, есть ведь ещё учёт у психиатра. А там минимум пять лет, и вообще всё очень непросто.

Выхожу из здания, с насаждением вдыхаю отдающий зеленью воздух. Я по-прежнему кайфую от свободы перемещения. Огромный мир. Куда хочу, туда и пойду. Вот сейчас зайду в тот дом, там живёт один собутыльник. Это ближе всего отсюда. Потом по дороге домой зайду ещё к одному.

Дверь открывает его мать. Что-то она за два года постарела на все десять.

— А вы были знакомы?

— Очень хорошо, с детства.

— Он умер.

— Когда?

— Год назад.

— Извините, пожалуйста.

От чего умер – спрашивать глупо. Задумчиво иду по другому адресу.

— Вы сколько ещё будете сюда ходить?! Достали! Умер он! Полтора года уже как!

Иду по третьему адресу, четвёртому, пятому…

Умер полгода назад…
Умер год назад…
Умер два месяца назад…
Получил десять лет, сидит…
Умер четыре месяца назад…
Умер восемь месяцев назад…
Умер…
Умер…
Умер…

Выхожу с последнего адреса и окидываю дома своего города диким взглядом. Здесь как будто прошлась война. Или эпидемия чумы, как в Средние века. А люди ходят и даже не знают этого.

Я ведь не знал всех алкашей в городе, это только мои знакомые. Причём половина из них не бухали так по-чёрному, как я. И всех их как косой выкосило.

А через две недели работы грузчиком меня переводят в охрану.

Отношение продавцов ко мне сразу меняется. На грузчиков они смотрят как на недочеловеков. А охрана здесь – не сотрудники магазина, это отдельная охранная фирма, и наша основная задача, оказывается – контроль не покупателей, а как раз персонала. Потому что у них больше возможностей в плане что-нибудь украсть. Когда магазин закрывается, они перед уходом демонстрируют мне содержимое своих сумок, если что-то брали в магазине – то чеки с моей подписью. Я ставлю её, когда они что-то покупают – чтобы не вынесли что-либо со старым чеком. Присутствую при пересчёте выручки и смотрю, чтобы количество денег было правильным. Мне теперь даже директор магазина не указ. Мой начальник – только начальник охраны. А он мужик нормальный, да и бывает здесь нечасто. В основном работаем вдвоём с тем самым бывшим омоновцем.

Он сначала присматривается ко мне с недоверием, хотя сам и порекомедовал. Так и думает, что я только что с зоны. А мне что – рассказывать ему про алкоголизм и про реабилитацию? Для среднестатического человека это ещё более дико, чем судимость. Судимость – она понятна и всем известна. У нас каждый четвёртый или сидел, или сидит, или ждёт, что его посадят. А вот в таких уникальных заведениях, как я, мало кто бывал. А если он ещё узнает, что я стою на учёте у психиатра – в этот же день потеряю работу. Хорошо, что здесь при устройстве не нужны справки от нарколога и психиатра. А на мою трудовую книжку, в которой шесть лет пустых, начальник охраны только хмыкнул, посмотрел на меня и сказал: «Ладно, время покажет. Работай».

И я работаю. Мной довольны. Потому что у меня есть некоторые уникальные возможности, помогающие в этой работе.

Стою у касс, заходит молодой парень, обычный с виду. Я дожидаюсь, когда он проходит в магазин, достаю рацию:

— Видел, парень зашёл в светлой одежде?

— Да, вижу – Отвечает напарник, сидящий в дежурке и наблюдающий весь магазин на мониторах, через развешанные везде камеры.

— Наркоман. Смотри за ним.

— Ладно, смотрю.

Потом напарник говорит мне:

— Тёрся около дорогого кофе. Явно хотел в карман сунуть. Но не смог, народ был. Как ты понял, что он наркоман? Вроде нормальный с ввиду.

— Так наркоман – он не алкаш, они порой приличней нас с тобой выглядят.

— А ты как их вычисляешь?

— Молча.

— Я вот не понимаю, зачем они кофе воруют? Это уже который раз. Алкоголики водку, это понятно. А зачем наркоманам кофе?

— Эх ты, а ещё мент. Банка стоит рублей 700, он её за пол-цены продаст в ларёк, где такой же кофе есть в продаже. И продавщица наварится, и ему на дозу хватит. Элитный кофе – уникальное сочетание высокой цены и маленьких габаритов. Вынести удобно.

— Ну вот ты-то явно не наркоман. Откуда столько знаешь про них?

— Да так… Сталкивался.

Прожив два года под одной крышей с толпой наркоманов, я выделяю наркомана в толпе моментально, даже издалека и со спины.

Люди в магазин приходят разные. Обычные мужчины и женщины. Молодёжь за пивом – хулиганы, конечно, но не отморозки. Каждый вечер приходит одна и та же компания. Встречаются бабушки, пытающиеся что-нибудь украсть. Алкоголики, конечно же – эти тоже могут засунуть чекушку за пояс. Дети, которым родители дали денег, за мороженым и прочими сладостями. Изредка бывают менты, военные. Нечасто, но заходят весьма солидные люди, берущие только дорогие продукты. Наблюдать за этим потоком людей и так интересно, а мне доставляет особенное удовольствие. Люди! Нормальные, живые люди! Не наркоманы! Не покрытые наколками! Не в белых халатах! Просто люди!

Хотя покрытые наколками тоже встречаются. Периодически приезжает на дорогом внедорожнике какой-то серьёзный дядя, на пальцах – две ходки. Думаю, что под пиджаком у него та ещё живопись по всему телу. Да и по лицу видно, что не на торговле помидорами поднялся. Он каждый раз кивает мне, как знакомому. Впрочем, многие постоянные покупатели здороваются. Пересекаясь с человеком каждый день – начинаешь чувствовать с ним какую-то общность.

Молодёжь, которая приходит по вечерам за пивом, называет нас «суровая смена» — я слышал их разговоры.

— Прикинь, а чё будет, если прямо здесь выпить бутылку пива и сказать, что денег нет?

— Только не сегодня. Сегодня эти… Суровые. Урка и мент. Подобрали же смену…

— Да уж, сегодня лучше здесь не шутить. Не поймут.

Мне смешно это слышать, напарнику тоже. Но хорошо, что так воспринимают, меньше будет провокаций. А нормальному человеку, который не собирается воровать или хулиганить, всё равно, кто стоит у касс. Для нормального человека мы как мебель.

Однажды в магазин заходят какие-то два отморозка, которых здесь раньше не было. Прямо по лицам видно, что отморозки. Пьяные, но не сильно. Ходят около фруктов, пробуют виноград, изюм, ещё что-то, как на рынке. Мой напарник подходит, делает им замечание. А им только того и надо – начинают бычить на него. Я смотрю, пока не вмешиваюсь. Он с ними и сам справится, если что, да и кнопка есть – в крайнем случае нажмёт, менты будут здесь через минуту.

Однако, конфликт затянулся. Если бы они полезли в драку – у него бы было законное право на применение силы, а так нет. Мы же официально не охранники, а «контролёры», то есть никто. Везде развешаны камеры, если он первый применит силу – сам и будет виноват.

Но это он. А мне терять особо нечего, я псих со справкой.

Подхожу к этому быдлу сзади, беру обоих за воротники и тащу к выходу. Они орут, угрожают, пытаются отбиваться, но находятся в неудобном положении: я держу их на вытянутых руках, до меня не достанешь, а будешь сильно дёргаться – порвёшь свою же одежду. Так и дотаскиваю до двери, вывожу на улицу и сталкиваю с лестницы.

— Слышь, да ты… Да мы тя щас…

Они бросаются обратно вверх по лестнице на меня, но застывают на пол-дороге, видя лезвие от безопасной бритвы между пальцев, которое я демонстративно поднял вверх. Стою, жду, когда первый приблизится ещё на шаг. Ну давай, подходи, сейчас ногой в колено и мойкой по щеке. На всю жизнь память останется.

Один из отморозков тянет другого за плечо:

— Слышь, пошли. Мы его потом поймаем.

Уходят, оглядываясь и бурча что-то себе под нос. Сзади меня хлопает по плечу напарник:

— А ты красавец! Только в магазине, под камерами, так не делай.

— А я ничего и не сделал. Никого не ударил, слова грубого не сказал.

— Я и говорю – красавец. Сработаемся.

После этого случая он, как ни парадоксально, начинает относиться ко мне с бОльшим доверием. Хотя теперь окончательно уверился в том, что я урка. Ну и наплевать, главное – работается с ним нормально. Люди, долго носившие погоны, очень точны и дисциплинированы. Этот, в отличие от прошлого напарника-грузчика, не опоздает, не забухает, не придёт с бодуна в полумёртвом состоянии.

А мне после того случая становится как-то нехорошо на душе. Как будто испачкался в какой-то грязи. Подумав, я выбрасываю лезвие. Где-то дома было ещё одно, надо и его выбросить. Пора избавляться от этих привычек социального дна.

Однажды ко мне подходит тот самый солидный дядя в наколках:

— Давно на тебя смотрю. Раньше не видел тебя здесь. В смысле, вообще в городе. Приезжий, что ли?

— Местный. Не был просто пару лет в городе.

— Понимаю – кивает он – А чего здесь прозябаешь? Ко мне пойдёшь?

Я смотрю по сторонам, рядом никого нет.

— Бандитом, что ли?

— Ну, каким бандитом… Девяностые закончились. Так, где поговорить, где помочь долг выбить, где подстраховать кого… Ну ты понял.

Я молчу. Он, приняв моё молчание за сомнение, продолжает:

— Толковые пацаны всегда нужны. Всё почти законно. Миллионов, конечно, не обещаю, но уж точно в несколько раз больше, чем ты здесь получаешь. Машину купишь, все дела.

— Благодарю. Мне уже за тридцать, поздно такую карьеру начинать.

— Кстати, насчёт карьеры. Покажешь себя хорошо – карьера будет. Через несколько лет, может, этот магазин сможешь купить с потрохами, всё возможно. Что скажешь?

— Нет.

— Ну, смотри. Я здесь бываю регулярно. Больше предлагать не буду, захочешь – сам подойдёшь.

А ночью мне снится, что кто-то вошёл в мою комнату. Я вскакиваю и включаю свет, но нить накаливания загорается лишь тусклым красным светом, не освещая ничего даже вокруг себя. «Кто-то» двигается в темноте ко мне. Я отступаю назад… Где-то было у меня ещё одно лезвие. Где оно?!

И вдруг становится светло. Я вижу, что вошедший в комнату – это я. Я из прошлого. Но не из того прошлого, когда пил, а из более раннего, из девяностых. Молодой спортивный парень в австрийском адидасе.

— Ну, как жизнь на воле? – спрашивает он меня. Я молчу, не зная, как себя вести с призраком.

— Вот ты трезвый – продолжает он – работа у тебя есть, со здоровьем всё в порядке. Кажется, бери от жизни всё. И предложения вон поступают. А тебе и хочется, и колется.

Я молчу.

— Давай, решайся – улыбается он мне. Улыбка у него не то что у меня – все зубы целые.

— Да, да – кивает он мне – И зубы вставишь. И машину купишь. И из квартиры сделаешь конфетку. И все девочки твои будут. Я же знаю, что тебе хочется.
Он направляется к выходу. У двери останавливается и кладёт на табуретку лезвие от безопасной бритвы.

— Ты знаешь, что делать – подмигивает мне и уходит.

Я просыпаюсь, вскакиваю и первым делом смотрю на табуретку. На которой лежит то самое лезвие. И я уверен, что не клал его туда. Где-то дома оно было, но на эту табуретку я его точно не клал!

Сейчас главное – не пуститься в бесполезные рассуждения самому с собой, пытаясь объяснить необъяснимое. Сначала – утреннее молитвенное правило, там Господь всё подскажет.

После молитвы, душа и завтрака начинаю собираться на работу. Беру с табуретки то самое лезвие, многократно заматываю его скотчем, чтобы никто не порезался, и бросаю в ведро. Иду на работу, по дороге прихватив мусор, и выбрасываю его вместе с лезвием. От мусорных баков видно магазин – место моей работы. И мне вдруг показалось, что от здания магазина отделилась какая-то едва заметная прозрачная тень и унеслась вдаль.

Этот человек в наколках заходил в магазин ещё пару раз, смотрел на меня вопросительно, но ничего не говорил. А потом исчез. Больше я его никогда не видел.

Часть 4.
Так проходит жаркое лето 2010. В другой смене текучка, люди приходят и уходят, и я всегда соглашаюсь отработать дополнительную смену, две, три. Зарплата в итоге получается раза в полтора больше, чем должна быть.

В конце августа экстремальная жара за 40 резко закончилась. Только один день было 25, все говорили – вот, другое дело, вот такая погода самое то, а уже на следующий день градусник показал всего +10. Заморосил холодный, мелкий, осенний дождик. Ещё пару дней можно было наблюдать на улице людей, по привычке вышедших на улицу в шортах, майке и сланцах на босу ногу. Такие люди, дрожа от холода, стремились быстрей убраться с улицы, не понимая, что происходит. Потому что в домах первые два дня после окончания жары было так же тепло. Кирпичные и панельные многоэтажки, больше двух месяцев прогревавшиеся сорокоградусной жарой, два дня отдавали тепло внутрь. Потом стало холодно и внутри, заработали обогреватели.

Очень многие простудились. У нас так вообще половина продавцов ушла на больничные. Потому что продолжали по привычке выскакивать на улицу полуголые, и держать включенными кондиционеры везде где они есть. Охрана временно поредела по той же причине, и я стал работать вообще без выходных. Но уже понимал, что это ненадолго и работа моя заканчивается.

Потому что наш магазин, как будто от наступившего холода, тоже съёжился. На самом деле причина в том, что через дорогу заработал гигантский супермаркет, оттянув значительную часть покупателей на себя. И у нас сразу урезали помещение, отдав часть территории магазина в аренду. Не надо быть профессором экономики, чтобы понять, что в охране грядёт сокращение. И не надо быть великим кадровиком, чтобы догадаться, кого первого сократят. Мои предположения оказались верными.

Начальник охраны говорил мне:

— Нас всё устраивало в твоей работе. Но, сам понимаешь. Работаешь ты здесь меньше всех, в трудовой у тебя шесть лет пустых, военника нет, диплома нет, всё только со слов… Да и вообще…

— Я всё понимаю.

— Характеристику я тебе отличную напишу. Иди куда-нибудь в охрану. Теперь тебе хотя бы есть что ответить на вопрос о прошлой работе, ну и отличная характеристика опять же.

— Наверно, так и сделаю.

И вот я снова безработный. Раньше это было первой опасностью для трезвости. В прошлый жизни уже выработался рефлекс: уволили – бухай и в родную наркушку. Деньги, получаемые расчётом, усугубляли ситуацию. Но сейчас – не тогда.

Хожу по улицам, ставшим неожиданно и неприятно холодными, в поисках новой работы. И только сейчас понимаю, каким хорошим было это место. В других местах либо никаких человеческих условий, либо платят совсем уж смешные копейки, а чаще и то и другое. Похоже, в охрану мне не устроиться.

И я начинаю рассматривать другие варианты. Когда-то я работал в шиномонтаже. Надо попробовать пройтись по этим местам.

Параллельно отправляю резюме на несколько приличных вакансий, типа менеджера. Хожу на собеседования, слышу традиционное «мы вам позвоним». Это понятно – рожей пока не вышел. На урку похож уже меньше, чем в начале лета – лицо слегка округлилось, взгляд стал спокойней. Но меньше – не значит, что совсем не похож. Опять же прошлое место работы – охранник, а если задают вопрос о позапрошлом, то и вовсе сказать нечего. Рановато мне пока на приличную работу.

И вот в одном шиномонтаже пожилой предприниматель, тоже явный любитель выпить, соглашается меня взять, несмотря на то, что работал я в этой сфере давно. Сейчас и оборудование другое, и даже колёса другие. Низкого профиля в то время, например, вообще не было. Ну ничего, разберусь.

Мне опять достаётся напарник из действующих алкашей. Молодой, не успел ещё устать от своего пьянства. Все разговоры – кто как напился, кто где кувыркался, кого и как повязали менты. Начальник пользуется тем, что он периодически опаздывает или приходит с похмелья, и «штрафует» его, то есть просто кидает на часть зарплаты. Меня «штрафовать» не за что. Вижу, что он недоволен – привык работать с действующими алкоголиками, которые постоянно чувствуют себя виноватыми. Пытается разговаривать свысока. Получается плохо.

— ну, Миша, а у тебя как дела? – подходит ко мне, закончив отчитывать моего напарника.

— Были бы лучше, если бы кое-кто, не будем показывать пальцем, привёз наконец-то нормальный домкрат – отвечаю я – Который день обещаешь.

— Ну как-то же вы этим поднимаете?

— Надо не «как-то», надо нормально – отвечаю я.

— Деловой ты слишком, смотрю…

— Привык просто, чтобы всё было как надо, а не тяп-ляп.

Я не нравлюсь владельцу шиномонтажа. Он патологически жадный, готов удавиться за каждый рубль. Недоплачивать работникам — любимое дело, а я не пью и не даю для этого поводов. Сам любит выпить, спиртное – единственное, на что не жалеет денег. Не понимает, почему же я совсем не пью.

Начинается осенний сезон переобувки. В это время шиномонтажники много работают и много зарабатывают. Но это период достаточно короткий, а потом начнётся мёртвый зимний сезон. Надо искать другую работу. Но искать её особо некогда, я опять работаю лишние смены, за всяких прогулявших и уволившихся. Это не в охране стоять, таскать колёса по 12 часов тяжеловато.

Утомление сказывается на настроении, что опасно для трезвости. Выручает молитва, а также вкусная еда, которую я теперь могу себе позволить. Заточить на ужин целый торт – дело обычное. Растолстеть пока не грозит, с такой беготнёй.

И однажды я отправляю повторное письмона e-mail в одно из хороших мест, где уже дважды сказали «мы вам позвоним». Сказывается моя раздражительность, и письмо выходит гневным – мол, не даёте человеку шанс проявить себя, а я бы мог работать получше, чем ваши мажорчики в пиджачках, какие же вы нахрен кадровики, если в людях не разбираетесь. После такого мне туда точно путь закрыт, но меня и так туда никто не брал, так что ничего не теряю. Зато душу отвёл.

И вдруг внезапно, мне звонит начальник отдела кадров этой организации, и приглашает на повторное собеседование.

— Я доказал директору, что тебя надо взять – говорит он мне – Нам нужны люди, которые знают, чего хотят, и умеют требовать.

— Не думал, что моё письмо так подействует – говорю я.

— На меня – подействовало – кивает он. – Когда сможешь приступить к работе?

— С этой уволюсь, и вперёд. Дня два, думаю.

— Ну, раньше следующей недели и не надо, так что не торопись – кивает он.

И только тут я замечаю у этого интеллигентного, но твёрдого человека наколку «За ВДВ» на руке. Да, с «мажорами»-то я погорячился. Но именно это и сработало.

— Как уходишь? Надо заранее предупреждать! – директор шиномонтажа возмущён.

— Я заранее и предупреждаю. Завтра ещё выйду.

— Нет уж! Уходишь – так уходи!

— Да пожалуйста. Расчёт давай.

— За расчётом на следующей неделе придёшь.

Я уже знаю о его жадности более чем достаточно. И о привычках. Если не выбью расчёт сейчас – не получу его никогда. Тем более что работал я здесь неофициально.

— Нет. Раз сейчас ухожу, то и расчёт сейчас.

— Я сказал, на следующей неделе! Всё! – он поворачивается и направляется в свой магазин автозапчастей. Сзади меня стоит его крузак. А под моими ногами – куча кирпичного боя.

Я поднимаю с земли камень:

— Погоди, родной. Смотри сюда. Сколько сейчас лобовуха от твоего крузака стоит?

— Э! Ты что, псих?

— Ага. У меня и справка есть. Показать?

Он останавливается как вкопанный:

— Вооон оно что… А я-то думаю – почему ты совсем не пьёшь…

— А иначе зачем бы я у тебя работал. Здесь могут работать или алкаши, или психи. Так сколько лобовуха-то стоит? По любому больше, чем ты мне должен?

— Попробуй кинь, без штанов останешься – он поворачивается опять к магазину.

— А у меня кроме штанов ничего и нет. Думаешь, они покроют твою лобовуху? Вряд ли.

Я замахиваюсь. Он останавливается. Не думает, что я настолько дурак, но кто ж меня знает?

И это правильно.

-Иииеееэээх! – я, крутанувшись вокруг себя, кидаю кирпич в сторону крузака с таким расчётом, чтобы он прошёл совсем рядом.

— Ты!.. Да я тебя!.. – он бросается ко мне. Я жду его приближения. Сейчас приблизится – дам ногой в толстое пузо. Следов не будет, свидетелей нет.

Он понял. Остановился.

— Ты что творишь, псих! Если бы попал – кирдык тебе!

— Да, промазал. Ну ничего, у нас есть ещё камни – я поднимаю новую половинку кирпича – Раз деньги не даёшь, понесёшь больший убыток. Скупой платит дважды.

— Только попробуй, ты у меня так заплатишь дважды!..

— А тупой – вообще трижды. Иииеееэээх!

Второй кирпич пролетает с другой стороны машины, едва не задев зеркало.

— Да что же я косой-то какой… — наклоняюсь за новым камнем.

— Прекрати, псих! Дам я тебе деньги! Дам!

— Ну и давай.

— Сейчас, в кассе они – он бросается было опять к магазину. Понятно, сейчас ментов оттуда вызовет.

— Не в кассе, а у тебя в барсетке, я видел. Ты их всё равно неофициально платишь. Давай.

— Там другие деньги!

— По-другому пахнут? Дуру не гоняй. Пока ты в магазин бегаешь, я тебе не только лобовуху, я тебе всю машину разнесу.

— У тебя правда, что ли, справка?

— Правда. Что бы я тут делал, если бы её не было. Давай быстрей, у меня уже рука устала кирпич держать.

Он оглядывается по сторонам, никто не видел его позора.

— На. Псих! И чтобы я тебя больше здесь не видел!

— Здесь не всё. Ещё 75 рублей.

— Нет у меня мельче сотки. Всё, иди отсюда!

— Иииеееэээххх!!!

На этот раз кирпич был почти целый, и я раскрутился перед броском, как метатель молота. Кирпич упал рядом с машиной и закатился под капот.

— На! На! На! – он сунул мне сотку.

— Сейчас 25 рублей дам.

— Ничего не надо! Пошёл вон отсюда! Пошёл!

— Мне тоже чужого не надо – я протягиваю ему пять пятачков, он не берёт. Бросаю их на землю и направляюсь к автобусной остановке. Не выдержав, оглядываюсь назад и вижу, как он поднимает монетки с земли. Смеюсь и запрыгиваю в подошедший автобус.

Это была моя последняя рабочая должность. Через полгода новой работы я, вставив наконец-то зубы, ушёл и оттуда, в более приличное место. А потом – в ещё более приличное. Но это, как говорится, уже другая история…

P S: если что, это не все про Мишу Белого…

Миша Белый. История алкоголика (часть 1,2)

Думаю, интересно будет прочитать мемуары бывшего алкоголика, человека со дна. Уверен некоторые события будут в новинку.

Миша Белый.
Часть 1.
Некоторые заведения, которые не обязательно видеть нормальным людям, располагаются так, что, если специально не знать – не найдёшь. Это касается и тюрем, и колоний, и психиатрических стационаров. Большие психушки, представляющие собой целый городок, располагаются где-нибудь на окраине города таким хитрым образом, что даже живущие рядом могут не знать, что за заведение имеется в ста метрах от них. Психушки поменьше нередко втиснуты в промышленные районы и пригородные промзоны, ограждённые таким же неприметным высоким забором, что и любой завод. Наркологические стационары строятся по тому же правилу, тем более что многие из них – это бывшие ЛТП. Либо мимикрируют под обычные пятиэтажки между какими-нибудь рабочими общагами такой же планировки.

Отделение реабилитации областного наркологического диспансера так хитро втиснуто между гаражными массивами и всевозможными автосервисами, что о его существовании в большинстве своём не знают и владельцы этих гаражей, и работники автосервисов. Ну, стоят какие-то два одноэтажных здания за высоким забором – мало ли что там в них.

Одно здание – это типичная наркушка, острое отделение. А второе – это наша реабилитация. Отделение полуэкспирементальное, подобное есть далеко не в каждом регионе. Здесь находятся по полгода и больше, активно занимаются с психологами, выполняют домашние задания, много работают на территории – трудотерапия показала свою эффективность ещё во времена ЛТП. В каком-то смысле реабилитация больше всего и похожа на ЛТП, только добровольное и с большим уклоном в сторону самоанализа. Здесь много занимаются с психологами, выполняют домашние задания. За месяц исписывается целая общая тетрадь. В ЛТП в основном тупо работали.

Два отделения тесно контактируют между собой, столовая одна, в остром отделении, мы ходим туда на завтрак, обед и ужин. Мы же привозим бачки с едой из другой наркологии, где всё это готовят. Внутренний дворик между двумя зданиями – наш, там мы гуляем в положенное время. Там есть стол, за которым мы часто играем в шахматы, есть турник, а с недавних пор появилась боксёрская груша. Это я и ещё один парень ввели здесь моду на бокс, и она прижилась. На прогулках мы боксируем, держим друг друга на лапах, отрабатываем бой с тенью с маленькими гантельками. И два раза в неделю ходим играть в футбол на ближайший стадион. В жару, когда все раздеваются до пояса, местная молодёжь поглядывает с опаской: что это за расписные ребята со специфическими рожами играют? Обычно из 25 человек в отделении не меньше 20 неоднократно судимых. Может, это связано с тем, что почти все – наркоманы, только 2-3 алкоголика. А может, с тем, что заведующий – бывший главный врач зоны. Он решает, кого сюда брать и, видимо, часто делает выбор в пользу того контингента, к которому больше привык. Желающих – сотни на одно место, но он какими-то только ему известными алгоритмами отбирает тех, у кого есть шанс. Мне отказывал неоднократно, а потом вдруг сам неожиданно предложил. И вот я здесь. Уже очень давно здесь.

Сегодня на улице дождь, футбол отменили. Поэтому мы качаемся в большой комнате, где стоит теннисный стол. Стол мы отодвинули, договорившись с любителями поиграть в теннис о распределении времени. Сейчас мы покачаемся, потом они поиграют.
Скамейку для жима лёжа мы делали сами. А вот стоек нет. Поэтому мне подают и забирают штангу сразу два наркомана. Я выжимаю последний раз с выпученными глазами, опускаю штангу на грудь и чувствую, что больше не подниму её без посторонней помощи ни на миллиметр. Сдавленным голосом говорю:

— Всё!

Они помогают чуть оторвать штангу от груди и ставят на пол сзади меня. Штанга самодельная, лом, к краям которого приварены железные пластины, и к краям ещё привязаны не менее самодельные гантели. Я встаю, мы отвязываем гантели. Сейчас будет жать один из тех, что страховали меня, его я и один подстрахую.
Ещё один наркоман в стороне поднимает гантели на бицепс.
Заходит ещё один:

— Вы, парни, прямо как в американской тюрьме. Все в наколках и все качаются. Разве что негров нет.

Все смеются.

— А я знаю, почему Миша уходит – продолжает хохмить вошедший – Ему уже штангу подавать некому, по двое начали подавать, и то чуть справляются.

— Да ну его – отмахивается один наркоман – Пока его страхуешь, сам накачаешься.

— Вы не видели, каким я сюда приехал – смеюсь я – Подтянуться не мог ни разу, гирю 16 кг не мог поднять ни разу. А ведь до этого месяц в обычном отделении пролежал, уже немного восстановился.

— Ну правильно, три месяца в запое ничего не жрать – замечает другой – Я бы вообще не выжил. Зато сейчас вон две гири по 24 тягаешь только в путь. Сколько ты уже не пьёшь, Миш?

— Два года, один месяц и пять дней – отвечаю я. В наркологии лежал 28 дней, потом сразу сюда, и здесь два года и неделю. Всё, пора во внешний мир.

— А почему неделю-то ещё? Сроки же по полгода?

— Ну да, когда остаёшься на новый срок – тебя в пятницу выписывают, а в понедельник или вторник типа опять кладут. В выходные ты здесь не числишься. Так лишняя неделя и набежала.

— Нет, два года – это жёстко – качает головой один из наркоманов – Я только на полгода.

— Смотри сам – говорю я ему – Все, кто ушёл отсюда раньше, чем через год, все сорвались. Все до единого.

Остаток дня собираю вещи. Приехал сюда с одним пакетом, а за два года неслабо оброс всякими вещами. Замучишься собирать.

Нахожу в недрах тумбочки пол-пачки дешёвого мелколистового чая. Вот эти мелочи я с собой не повезу, надо раздавать. Тем более чифир не пью уже очень давно, бросил через три месяца пребывания здесь. Не так сложно, как спиртное и сигареты, но тоже небольшую ломку пришлось пережить. Курить бросил позднее, чуть более полугода назад. Ухожу отсюда без вредных привычек.

В палату заглядывает совсем новенький наркоман:

— А ты здесь один живёшь?

— Один, сосед ушёл два месяца назад. А что хотел?

— Да чайку замутить с кем-нибудь…

Ну понятно, новенький. Пока ещё и курит, и чифирит.

— На, замути – протягиваю я ему пол-пачки чая.

-О, благодарю, душевно! А сам не будешь?

— Я с этим всё. И ты бросай потихоньку – советую я ему.

— Постараюсь. Не всё сразу.

Он прав. Главное – наша основная зависимость. У кого спиртное, у кого наркотики.
Перед отбоем ненадолго открыли дверь, стоим у крыльца вдвоём с одним наркоманом. Он курит, а я просто вышел подышать.

— Что хоть там за жизнь? – смотрю я поверх забора.

— А ты думаешь, я знаю? – отвечает он. — Я из армии почти сразу на зону, на девять лет, а освобождался уже на кумаре. Там подсел. Трезвым эту жизнь только до армии и видел.

— Вот и я трезвыми глазами видел только девяностые – задумчиво говорю я – А сейчас уже 2010 год.

— Ничего, ты справишься. Два года с психологами занимался, алгоритмы должны быть на любой случай.

— Алгоритмы есть, конечно. Но это была теория. С завтрашнего дня будет практика.

— Понимаю. Я девять месяцев здесь, через три месяца планирую на волю, а уже сейчас мандраж есть немного. Надо всё просчитывать – что будешь делать завтра, что послезавтра, что через месяц. Вон пока я сидел, многие возвращались. И по второму, и по третьему разу. А всё потому, что не продумывали, как жить на воле.

— Вот именно. Планы есть. Завтра остаток дня только вещи разбирать да порядок дома наводить. Послезавтра утром в церковь пойду. Потом узнаю насчёт качалки. Денег немного, конечно, но на качалку на первый месяц хватить должно, нельзя спорт бросать. В наркологию районную схожу, отмечусь. Надо уже сейчас начинать пробивать насчёт снятия с учёта. Потом объявления мониторить, насчёт работы.

— Кем хочешь устроиться?

— Кем, кем… Грузчиком или охранником для начала. В трудовой шесть лет пустых, диплом потерян, надо восстанавливать. Куда меня ещё возьмут. Ну, а дальше – посмотрим. Диплом восстановлю. В течение полугода планирую перебраться уже на более приличную работу. А в течение года – уже на такую, где работать надо мозгами. А лучше раньше.

— Правильные планы. Хочешь в перспективе высоко подняться?

— Это как срастётся. Не это главное. Я много кем успел в жизни побывать до того, как стал алкашом. Сейчас хочется стать просто хорошим человеком. Понимаешь?

— Конечно, понимаю. Ну, хороший человек – он делает хорошие дела. Помни об этом. Для начала нас не забывай, заезжай сюда, делись опытом – вот тебе и хорошее дело. Здесь многому учат, а вот как в социум возвращаться – не учат. Этому может научить только тот, кто сам имеет такой опыт. Вот и приезжай, делись.

Часть 2.
Как описать чувство, когда возвращаешься домой после двух лет пребывания в четырёх стенах? Не знаю. Это непохоже на возвращение из армии или из тюрьмы, когда сплошной позитив и незамутнённая ничем радость свободы. Это больше похоже на переселение на другую планету. На которой по идее должно быть лучше, но всё тревожит, всё незнакомо. Что у них тут за жизнь вообще? Какие опасности меня подстерегают в плане срывного процесса? Я знаю, что мне нельзя допускать голода, недосыпа, стресса. Если первое и второе решаемо, то как быть со стрессом – не совсем понятно. Даже для нормального человека переезд в другой город – стресс. А я переезжаю не просто в другой город, хотя и это тоже. А в другой мир.

Хотя совсем в незнакомом городе было бы проще. Там, где я жил, о пьянке напоминает каждый кустик, каждая лавочка. Трудно найти место в городе, в котором было бы выпито меньше литра. Это мир одновременно и знакомый, и незнакомый. И новый, и пугающе старый.

Мой город встречает меня жаркой солнечной погодой. Я люблю жару. Пока ещё никто не знает, какую жару нам подарит лето 2010. Сейчас конец мая, и температура +27 очень даже радует. Можно ходить в майке и загорать. Можно купаться. Я, правда, не знаю, где тут купаются, хотя это мой родной город. Пока пил, не до купаний было, а потом два года вообще здесь не был. Многое наверняка поменялось. Будем узнавать всё с нуля.

Остаток дня приезда уходит на разбор вещей, уборку и приведение квартиры в порядок. Я её сдавал, пока был там. Поэтому у меня есть кое-какие деньги, которые помогут прожить до первой зарплаты и даже, надеюсь, записаться в спортзал. И даже, может, прикупить что-нибудь из одежды. Там-то деньги были не особо нужны, разве что на дополнительное питание к казённой капусте, вот и подкопил немного.

Лёг спать в привычное время отбоя. Но уснуть не мог долго. Всё непривычно: решёток на окнах нет, свет в коридоре не горит. Дверь не заперта. Ну, то есть заперта, но ключ-то у меня. Можно выйти на балкон подышать свежим воздухом, и никто не накажет за это лишним дежурством. Да и дежурств-то нет. Можно даже выйти на улицу и прогуляться по ночному городу. Делать я этого, понятно, не буду, но всё равно очень необычное ощущение. Лежу, думаю.

Итак, у меня есть всё необходимое: свобода, все руки-ноги и голова на месте, есть квартира и есть деньги на первое время. Больше у меня пока нет ничего. Ни работы, ни полезных знакомств, ни каких-либо возможностей. Зато есть два учёта – наркологический и психиатрический, которые очень и очень ограничивают мои возможности в социуме. Есть трудовая книжка, в которой шесть лет пустых, есть паспорт, а вот диплом и военный билет давным-давно потеряны по пьянке. С этим предстоит начать новую жизнь и чего-нибудь в ней добиться. Не ради материального комфорта, не ради какого-то самоутверждения, а исключительно потому, что жизнь в трезвости должна постоянно улучшаться. Иначе нельзя, иначе срыв. С тем, что есть, это очень непросто, а потому будет интересно. Как говорил Брюс Ли: «У тебя есть голова, две руки, две ноги, и 168 часов в неделю, чтобы добиться своей цели. Так добейся же её!»

В квартире чисто, давно нет никаких следов моих пьянок. Но как же здесь бедно! Квартира похожа на жилище Волка из «Ну, Погоди!», когда он там рыбой всё крушил. Здесь просто необходим ремонт. И другая мебель. Вообще всё надо менять. И как меня раньше всё это устраивало? Теперь я много что хочу. Хочу хорошую одежду. Хочу машину в перспективе. Хочу удобную, хорошо обставленную квартиру. Но главное, конечно же, не это.

Утром следующего дня просыпаюсь в привычное время, за несколько минут до подъёма. И понимаю, что впервые за два года подъёма не будет. И утреннего собрания не будет, и на завтрак в столовую я не пойду, а приготовлю завтрак себе сам. Очень необычно. Можно ведь даже уснуть снова и поспать ещё. Но делать этого, разумеется, нельзя. Именно так и начинается путь к срыву. Нужно делать всё по распорядку.

Иду в храм, любуюсь открывшимся передо мной широченным миром. Да, это тебе не наш внутренний дворик. И свобода. Хочу – по той стороне улицы пойду, хочу – по этой. Захочу – сверну вон к тому турнику и подтянусь двадцать раз, просто так, и пойду дальше.

Около турника тусуется молодёжь, показывают друг другу всякие сложные номера. Это мода такая пошла в последнее время, я уже успел узнать в интернете.

Подхожу, смотрю на какой-то сложный выкрутас, который демонстрирует парень на турнике. Интересно, я бы так смог? Без подготовки – точно нет, надо понять технику. Но если бы показали, после нескольких попыток, думаю, смог бы.

Дожидаюсь, когда он закончит и спрыгнет с турника, подхожу.

— Разрешите, подтянусь? – запрыгиваю на турник и подтягиваюсь двадцать раз. Последние разы идут уже тяжеловато, но ещё 1-2 раза, думаю, вышло бы. Спрыгиваю и довольный иду дальше. Свобода!

Слышу за спиной разговор этих парней:

-Двадцатку он сделал, да?

-Да. Круто. Ничего себе уголовники пошли.

— Да спортсмен какой-нибудь бывший.

До меня не сразу доходит. Уголовники? Потом понимаю. Вспоминаю, как выглядит в зеркале моё лицо и вообще весь вид, походка, манеры. Два года в изоляции среди судимых людей наложили свой отпечаток. Ну и алкоголизм ещё оставляет свой след. Это там на их фоне я выглядел чуть ли не самым интеллигентным, а здесь, во внешнем мире, люди будут воспринимать меня как недавно откинувшегося. Во всяком случае, первые недели. Это надо учесть. Купить одежду посовременней, работать над манерами и речью. Такая печать ничего хорошего в обществе не даёт. Хотя, конечно, это куда лучше, чем то, что было раньше.

Вхожу в храм. Откуда у меня такое чувство, что я вернулся домой? Я ведь здесь нечасто бывал. Но стою с чётким ощущением, что я наконец-то дома. Вот именно здесь дома, а не в своей квартире. Только теперь по-настоящему чувствую, что вернулся, насовсем. Начинается новая жизнь.

Прихожу в спортзал, узнаю цены. Записываюсь. Сегодня заниматься не буду, только беру абонемент. Ноги ещё болят после последнего приседа в реабилитации, а грудь и подавно – позавчера жим делал.

На следующий день начинаю звонить по объявлениям. Потом обходить места, куда удалось дозвониться. Раньше везде отвечали «мы вам позвоним». Интересно, сейчас так же будет?

— Здравствуйте, я вам звонил час назад. По поводу работы.

— Грузчиком?

— Да.

— Уже взяли, буквально только что.

Выхожу с заднего входа магазина и вижу двух грузчиков крайне бомжеватого вида. Хорошо, что я сюда не попал.

Подхожу к другому магазину и тоже сразу натыкаюсь на грузчиков. Смотрю на них и понимаю, что лучше бы устроился в прошлое место.

Третий магазин прямо около моего дома. Я его оставил напоследок, перед тем как возвращаться. Слишком уж хорошее место, шансы крайне малы. Но зато туда требуются и грузчик, и охранник.

Сначала общаюсь с охранником:

— Да у нас один уходит, но не ушёл ещё. Они объявление заранее дали. Пока комплект. А по грузчикам – это надо к директору, её уже нет сейчас.

— Как тут работа вообще?

— Грузчиком – не знаю. Охранником – хорошо. Мы же официально не охранники, а контролёры. Ответственность минимальная, стоим здесь, по сути, в качестве пугала. У нас лицензии нет. Ни на охранную деятельность, ни тем более на оружие.

— Это я знаю, сейчас почти во всех магазинах так. У меня лицензии тоже нет.

— А то я не вижу – усмехается охранник – Тебе ни на что опасней зубочистки лицензию не дадут.

— С чего ты взял?

— Вижу. Я мент. В ОМОНе служил. Потом залетел круто… В общем, неважно. Вижу, кто и откуда.

— Плохо видишь. Ну да не суть. Так с кем по поводу работы пообщаться? Кто ваш начальник?

— Начальник охраны. Его сейчас тоже нет. Ты оставь свой телефон, я скажу про тебя. И порекомендую. А то тут ещё двое приходили, сопляки какие-то, дети. Я лучше с тобой поработаю.

И вот я работаю грузчиком, договорившись с начальником охраны, что перейду к ним, как только освободится место.

Мой напарник – типичный алкоголик, но с большим опытом. Вроде чуть ползает, а не успеешь оглянуться – уже все коробки расставлены как надо. Я пока так не могу. Зато могу таскать мешки с сахаром и другие тяжёлые вещи, под которыми он чуть не ломается.

Приходится таскать и возить в тележках много коробок с водкой, вином, пивом. Я вспоминаю, как умирал с похмелья, и чекушка казалась кладом. Вот бы мне дали такую коробку бутылок в то время! В общем, в голову лезут дурные мысли, влияют на настроение. Перебиваю чтением про себя всяких молитв, получается плохо. Иногда приходится заходить в холодильник, в котором минус двадцать. Кратковременное пребывание в нём после жары очень бодрит, дурные мысли улетучиваются на время. В свободное время постоянно что-нибудь ем.

Жара… Беру маленькую бутылочку самой дешёвой воды, пробиваю на кассе, прикладываюсь к горлышку… И, поперхнувшись, убираю бутылку ото рта. Смотрю на неё выпученными глазами.

С какого хрена в бутылке с питьевой водой что-то спиртосодержащее?!

Потом прислушиваюсь к своим ощущениям. Нет, не было там спирта. Но почему-то у мня чувство, как будто набрал в рот какой-то бодяги, типа «Трояра», а потом выплюнул.

Принюхиваюсь к бутылке, делаю ещё один маленький глоток…

Нет, спирта точно нет. Просто какая-то чёткая ассоциация со спиртом. Где-то в мозгу. Настолько явная, что ощутилась как вкус.

Снова смотрю на бутылку, вспоминаю и понимаю. Именно эту воду, как самую дешёвую, мы брали разбавлять спирт «Трояр». Всего несколько раз, но подсознание вспомнило её и узнало. И выдало сигнал тревоги.

Поняв это, уже спокойно допиваю воду. Больше она не ощущается, как что-то опасное.

Другой случай. Беру яблочный сок. Только набираю в рот и явно чувствую спиртовой привкус. Забродил сок слегка.

Выплёвываю, не проглотив. Показываю коробку администратору:

— Сок у вас явно забродивший, испортился.

— Ну что ты хочешь, жара такая. Поставь коробку вон там, спишем. Возьми другую.
Беру другую, но такую же. То же самое. Нет уж, ну его нафиг.

Мой напарник выпивает обе коробки с удовольствием:

— Да, есть градус. Совсем чуть-чуть, как в квасе. Надо коробок пять выпить, чтобы что-то почувствовать.

Я молча разворачиваю тележку, наполненную водкой, и везу по коридору. Да, это тебе не реабилитация, это внешний мир.

Работаем два через два, с раннего утра, до позднего вечера. Доработал до выходных. В первый день иду в спортзал и занимаюсь до упаду. Во второй – в районную наркологию, отмечаться.

© Copyright: Миша Белый, 2017
Свидетельство о публикации №217061601994